Агент № 1 - Станислав Струмп-Войткевич

Позднее, во время одного из посещений Афин, он познакомился с дочерью пани Бальцеровой Марианной, которая развелась с Шенем и вышла замуж за Димитриоса Янатоса. И вот именно к этой польке, Марианне Янату, и направил свои шаги Георгий, прибыв тайно в Афины в 1941 году.

IV

«NON VERBIS, SED GLADIIS»

Гитлер выкрикивал свои последние угрозы, государственные мужи Запада высказывали все более туманные и умиротворительные формулы, на которые должен бы был опираться их компромисс с Третьей империей. Однако время слов уходило в прошлое, наступал период меча, пожаров, разрушений и слез. В эти трагические годы, 1938—1939, если можно было бы знать правду и предвидеть будущее, следовало бы просто опустить руки в отчаянии…

В это время молодой инженер и великолепный спортсмен бурно шел к финишу в осуществлении своих жизненных планов. Прежде всего он не почил на лаврах. Ему удалось поступить на годичные курсы усовершенствования в Парижский агрономический институт заморских территорий. В институт этот допускались не более двух десятков выпускников всех высших учебных заведений Франции, Бельгии и Германии.

После летних спортивных триумфов, после варшавских каникул Париж показался Георгию скучным и негостеприимным. Регулярно посещать лекции Георгий начал только в ноябре. В самом же начале — непредвиденный расход: плата за право допуска к занятиям вырвала из его бюджета 250 франков, столько же понадобилось выложить и за первый квартал, право пользоваться лабораторией обошлось ему в 275 франков, а тут уже и второй квартал — новые 250 франков. Каждый экзамен, помимо нервного напряжения, обходился еще в 100 франков. Финансовое положение отчима было неважным, а скудные запасы молодого инженера уходили, как вода в песок, — то нужны были консультации, то требовались приборы, то предъявлялся счет за разбитую лабораторную посуду, а то и просто на традиционные чаевые швейцарам… Одна только комната, кстати сказать, неотапливаемая, съедала 300 франков, самое скромное питание — 600… Не хватало уже ни на фрукты, ни на театр, визит к зубному врачу был аварией, а повторение несданного экзамена — катастрофой. А именно это и произошло с экзаменом по химии, которую он сдавал уже давно, на первом курсе в Лувене, и успел уже основательно забыть.

«Никогда еще не случалось мне так мрачно праздновать рождество, как в этом веселом Париже», — шутил он позднее. Канун рождества Георгий просидел в зале пригородного кинотеатра, а потом вернулся в свою комнатенку и мерз два дня, потому что лили холодные проливные дожди. Развлекаться в Париже мог только тот, у кого были деньги или друзья…

Зато здесь Георгий почувствовал аромат своей будущей работы. Он восхищался огромными теплицами с экваториальными растениями, бесчисленными коллекциями и экспонатами, представляющими картины африканской жизни, — одним словом, всем тем, с чем европейцу придется столкнуться в тех краях, начиная от природы и вплоть до медицины, от верований и обычаев африканцев до истории миссионерской деятельности. Нашел он здесь также и свидетельства эксплуатации темнокожих, поразительные доказательства тщетности их надежд на более счастливое будущее. В этой связи он строил планы какой-то еще не вполне ясной ему самому деятельности в пользу негритянского населения. Может, удалось бы организовать что-нибудь и учредить в Польше стипендию для будущих инженеров-африканцев… Пусть бы они учились в польских университетах строить машины, дороги, суда…

Помня о предстоящих задачах, Георгий раздобывал новейшие книги по самым различным отраслям знаний, которые пригодились бы ему в Африке. Он постоянно носил с собою и заучивал французско-суахильский разговорник, чтобы продвинуть вперед медленно идущее изучение языка суахили.

Тем временем политическая обстановка становилась все более напряженной. Георгий понимал грозящую миру опасность, и его поражала наивность товарищей, которым казалось, что война грозит Франции исключительно только из-за Гданьска и так называемого Данцигского коридора, в то время как было совершенно ясно, что устремления Гитлера и его зарвавшихся почитателей распространяются на всю Европу, на целый мир, и притом на целую «1000 лет»!

— Не было бы ничего дурного или неестественного, если вы и в самом деле подставили бы шею ради Польши, — пытался втолковать он своим коллегам, — ведь в предшествующей войне за вас сражались англичане, американцы, бельгийцы, сербы, греки, да и поляки тоже…

Против этого, однако, выступало большинство студентов. Юноши из националистских группировок считали, что одна только Франция является колыбелью культуры Европы и поэтому заслуживает помощи со стороны остальных наций. «Pologne, ça ne compte pas»[1], — заметил один из них, а второй доказывал, что Германия в конечном счете не так уж к не права в своем стремлении к мировому господству, если осуществлять его она будет рука об руку с Францией.

«Вообще, ни один идеал для большинства французских буржуа не представляет собой такой ценности, чтобы ради него стоило пожертвовать жизнью, — так заканчивал молодой инженер свое письмо, адресованное одному из знакомых в Польше по поводу ситуации во Франции. — Да и вообще, — писал он, — самые различные идеалы и идеи, якобы исповедуемые моими коллегами, чаще всего служат лишь прикрытием страха обычных мещан, беспокоящихся за свою собственную шкуру, и мало кто здесь заслуживает того, чтобы рассматривать его всерьез…» — жаловался он, не предполагая, что это частным образом высказанное мнение сможет ему со временем повредить. И в самом деле, до сих пор единственным отношением французов к немецкому диктатору были пока что лишь насмешки, карикатуры и игрушки вроде резинового поросенка, который при нажатии превращался в «фюрера». В политике же знаменитого французского «эспри» явно недоставало.

Наступил 1939 год, с которым молодой инженер связывал столько надежд. «Всего каких-нибудь несколько месяцев, — давал он себе торжественное обещание, — и я выеду в Конго, где буду занимать приличную должность… Со временем куплю матери домик под Варшавой, чтобы она могла приезжать туда сколько захочет, не рассчитывая на помощь родственников, а кузину Лилю она сможет взять к себе и выдать замуж за приличного парня…» Так он строил далеко идущие планы, а пока что вводил режим строжайшей экономии: конспекты лекций вел на оборотной стороне выброшенных в типографии контрольных оттисков, в содружество студентов-поляков записался только в качестве «почетного» члена (то есть без вступительных взносов и уплаты членских), наконец, ему пришлось отказаться от часов и фотоаппарата. Перед ним стояли две главные цели: завершить занятия в Институте агрономии и обеспечить себе небольшую сумму денег для каникул.